Глава двенадцатая. Наследники Крита.
Горный ветер, прохладный даже в сверкающий полдень лета, подхватил
лежавший перед Таис лист пергамента. Она придавила письмо золотой
рукояткой кинжала.
Мысленный образ подруги отдалился, исчез в знойной равнине,
распростершейся на восток от семи стен Экбатаны.
Гесиона, после двух лет молчания, прислала длинное письмо! Верной
подруге Неарха пришлось испытать немало, чтобы быть рядом с возлюбленным.
Можно позавидовать критянину, нашедшему в фиванке такую любовь и терпенье.
Грандиозные замыслы Александра потребовали большого флота. Корабли
строились в устье Евфрата и на Тигре. Там распоряжался новый помощник
Неарха - подвижный, как жидкое серебро, полукритянин-полуфиникиец
Онесикрит.
Кедры, черные сосны, дубы и вязы с гор от истоков Евфрата и Тигра
сплавлялись до верфей Неарха. Гесиона со свойственным фиванке эпическим
стилем описывала свои скитания между Вавилоном и маленькими городками
кораблестроителей, оазисами пальм, одинокими храмами и бедными селениями
рыбаков, затерявшихся среди моря тростниковых зарослей.
Мухи - бич Вавилона и Суз, черными роями кишевшие на рынках, в
жилищах и даже в храмах, оказались пустяком перед бедствием мириад
кусающихся кровопийц, тучами реявших над тихими водами. Ветер, к счастью,
не столь уж редкий, приносил избавление. Все остальное время люди
проводили в дыму, и Гесиона уверяла подругу, что прокоптилась насквозь и
стала нетленной, как мумия Египта.
Таис огляделась. В чистом воздухе Экбатаны мухи не доставляли
беспокойства. Гесиона была бы счастливее в этом городе, напоминавшем ей
родные разрушенные Фивы.
На мраморных плитах высокой террасы звонко зашлепали босые детские
ноги. Сын Птолемея походил больше на мать, чем на отца. Военачальник
убедил Таис вступить с ним в официальный брак, как только македонцы
вернулись после погони за Дарием. Хромая и ворча, появился в конце террасы
искалеченный тессалиец, оставшийся в Экбатане у Таис смотрителем дома и
лошадей, после того как тессалийские конники вместе с другими эллинскими
воинами были отпущены Александром на родину. Теперь Ройкос приглядывал и
за мальчиком, которому требовалась мужская рука и умение воина. Не
вернулся на родину и начальник конников Леонтиск, отправившийся на восток
вместе с Александром. Таис не любила вспоминать об этом - рана еще болела.
Мальчик выпрашивал позволения покататься на Боанергосе. Ройкос
уверял, что лучше обождать, пока не будет окончательно объезжен маленький
конь из-за гор Иберии, присланный Птолемеем. Таис примирила обоих
обещанием самой прокатить сына на вечерней поездке, которую она свято
соблюдала, чтобы оставаться в форме на случай внезапного отъезда.
Леонтиск поскакал по широким ступеням вниз в сад к павильону из
грубого серого камня, облюбованному Эрис для уединения. Никто не смел
нарушать ее покой в те часы, когда бывшая черная жрица сидела и грезила
неизвестно о чем с открытыми глазами. Сыну Таис позволялось прибегать к
павильону и окликать Эрис, вызывая на борьбу и состязание в беге. В дикой
возне нередко принимала участие и мать, в упоении носившаяся по просторной
площадке перед домом. Финикиянка За-Ашт все-таки уехала в Тессалию со
своим Ликофоном. В доме появилась Окиале - печальная, добрая и застенчивая
девушка из северной Сирии. Для Окиале не существовало никого выше
Леонтиска. Она баловала мальчика свыше всякой меры, не слушаясь даже Эрис,
которую страшно боялась. Впрочем, единственный ребенок в окружении
бездетных женщин не мог не быть баловнем, тем более такой живой,
сообразительный и хорошенький, как сын Таис. Главную опасность
представляла повариха, всегда готовая перекормить мальчишку в укромном
уголке. Только теперь Таис поняла смысл обычая, распространенного по всей
Элладе: обязательно отдавать сыновей на воспитание многодетным
родственникам. Или же мальчики объединялись в группы под руководством
умелых воспитателей. Во всяком случае - вон из материнского дома, особенно
если дом богатый, с многочисленными рабынями и слугами. Спартанцы считали,
что воинами могут сделаться лишь дети, выросшие отдельно от родных в
специальных военных общежитиях. Более просвещенные афиняне, беотийцы,
тессалийцы применяли воинское воспитание, сочетая его с необходимой
образованностью. Наблюдая за подрастающим сыном, наделенным энергией и
живостью обоих его родителей, Таис с нетерпением ждала возвращения
Птолемея, чтобы отец устроил воспитание мальчика в окружении сверстников и
умелых учителей. Почему-то ни разу не приходила мысль, что Птолемей в
безвестных далях востока, у края земли и на Крыше Мира, может погибнуть,
как погиб Леонтиск у Александрии Эсхаты - Самой Дальней, там, за Согдианой
и Рекою Песков - Яксартом, после ожесточенной битвы со скифами. Его тело
укрыто надежной плитой в городе-крепости Александрии Эсхате, прозванной
македонскими воинами "Нимфе Танатон" - Невестой смерти. Много жертв унесли
стрелы слишком быстрых для тяжелой македонской конницы всадников с
длинными мечами и круто изогнутыми луками. Сам Александр долго хромал от
стрелы, перебившей ему малую берцовую кость. Он охлаждал свой гнев бешеной
отвагой, бросаясь на врагов впереди всех. И получил такой удар по черепу
камнем из пращи, что двенадцать дней плохо видел и до конца похода не мог
мыслить так божественно ясно и быстро, как прежде. Последние сражения со
скифами надорвали его силы. От Александрии Эсхаты царь возвращался на
носилках уже после заключения мира с этими удивительными племенами из
степей, простиравшихся далеко в холодную страну мрака за Море Птиц, Танаис
и Эвксинский Понт. Кто мог бы подумать, что через несколько столетий на
месте Александрии Эсхаты вырастет прекрасный город и его назовут на языках
будущих народов "Тирози Чахон" - Невестой мира!
Не однажды вспоминала Таис рассказ Леонтиска о массагете, казненном
Александром после битвы при Гавгамеле. Молодой вождь оказался пророком.
Способы сражения, о которых он говорил Александру, были применены скифами
и в конце концов остановили непобедимую армию в ее движении на восток.
Александр повернул на юг, вверх по течению Реки Песков, к гигантским
ледяным хребтам Крыши Мира и Парапамиза, которые мерцали на горизонте еще
в начале похода, почти три года назад. Безмерно отважный, скромный и
мечтательный, как всякий тессалиец, Леонтиск ушел из ее жизни... Он умер
от раны на третий день после сражения, улыбаясь, как положено эллину.
Призвав Гефестиона, он передал Таис последний привет и все имущество,
оставленное в Экбатане - немалое количество золота и драгоценностей. Через
год, по поручению Таис, разыскали родственников начальника конницы в
селенье близ Фтии, которым афинянка отправила все, за исключением памятных
вещей.
Птолемей - храбрый и осторожный, очень дальновидный, не стремящийся к
показному блеску, знающий себе цену, но отнюдь не хвастливый, постепенно
выдвинулся перед остальными шестью полководцами Александра как наиболее
надежный и всесторонне осмотрительный. Он вел дневник похода и в подробных
письмах Таис проявил талант писателя. Его жене казалось, что ничего не
может случиться с этим умным воином, которого судьба вела к высокому
взлету. Только близость сверхчеловеческого Александра оставляла его в
тени...
Таис вернулась к прерванному чтению письма Гесионы.
Фиванка звала ее в Вавилон, в свой дом, приобретенный Неархом
накануне его отъезда. Александр призвал его на помощь другому моряку -
Онесикриту, заместителю Неарха в определении путей и чтении карт. Неарх
отправился в Бактриану с отрядом корабельщиков для участия в походе за
Индию к тем самым пределам мира на краю океана, до которых не удалось
дойти через степи. За колоссальными горами Парапамиза и Гиндукуша
протекала река Инд, где-то на западе сливавшаяся с Нилом. Дальше на юг
всего в нескольких тысячах стадий находились пределы суши.
Неарх надолго простился с Гесионой. "И представь себе... - Таис
мысленно услышала заливистый смех Гесионы... - последнее известие от
Неарха! Отважный мой моряк назначен командовать агрианской конницей, кроме
своих соплеменников, критских лучников, которых осталось совсем
немного..."
"Мне тоже, видимо, надо оставить надежду на скорое возвращение
Птолемея и самой позаботиться о воспитателях сына", - подумала Таис и
быстро пробежала конец письма. Гесиона писала о строящемся в Вавилоне
большом театре. Для ускорения доставки материалов Александр приказал
разломать и снести башню Этеменанки, содеяв варварство, для истинного
эллина немыслимое, даже если башня была сильно повреждена временем.
Статуя Александра, созданная Лисиппом, поставлена во дворе одного из
храмов. Нашлись жрецы нового культа, совершают перед ней богослужение...
Пряча письмо под кинжал, Таис долгое время сидела в раздумье, слушая ветер
в жесткой листве деревьев, затенявших террасу. Резко выпрямилась, ударила
в серебряный диск, на восточный манер призывая рабыню, и велела принести
принадлежности для письма.
"Первый год сто тринадцатой олимпиады. Гесиона, радуйся. Думается,
надлежит тебе приехать в Экбатану и здесь ожидать возвращения армии из
индийского похода. Я живу в этом городе уже три года. Однажды зимой
несколько минут падал снег! Так вспомнились родные Афины, где бывают
суровые зимы, и снег раз в год ложится почти на целый день! Сходство с
твоими Фивами ты заметила еще в первый приезд! И воздух здесь, на
возвышенности, немного схож с лучезарным, тонким и животворным воздухом
нашей Эллады, дуновением Олимпа и крыльев священных птиц. Повсюду в Азии,
за исключением трех благословенных городов Ионии: Хиоса, Клазомен и Эфеса,
солнце тяжелое, слепящее, угнетает ум и чувства, а пыль застилает
горизонт. Даже в Египте свет слишком силен, а воздух не искрится,
переливаясь волшебными лучами, в которых так четки все предметы, так
облекаются очарованием женщины и статуи, что каждый эллин становится
художником. Пора тебе отдохнуть от влажной жары и мух Вавилона. Я боюсь за
Александра, Птолемея, Гефестиона и всех наших людей, проведших эти три
года в боях и походах за пределами Персии, от Гирканского Моря Птиц, в
степях и горах, где зима несет снежные ветры и холода, никогда не
испытанные в Элладе. Сопротивление бактрийцев, согдиан и особенно скифов
превысило воображение Александра и возможности его армии. Пробиваясь
дальше на восток, армия испытанных ветеранов постепенно тает, а жители
покоренных стран, составившие почти половину войска, куда менее надежны.
Возвеличенный неслыханными в истории победами, Александр,
божественный фараон Египта, которому уже поклонялись, как богу в
древнейших городах Месопотамии - Матери Народов, стал ревниво относиться
ко всякому противоречию. Прежде уверенный в своей мудрости и силе, он
спокойно выслушивал споривших с ним товарищей. Теперь это кажется ему
унижающим достоинство великого царя и завоевателя. К несчастью, азиаты
оказались искусными льстецами, готовыми на любые унижения. Мой учитель в
Египте как-то сказал, что самая страшная отрава даже для очень мудрого и
сильного человека - это постоянное восхваление его и его деяний. Александр
выпил полную чашу этой отравы и стал способен на прежде несовместимое с
его действительно великой личностью. Ты знаешь уже об убийстве
доблестного, хотя и глупо тщеславного Филотаса, начальника гетайров и
личной охраны Александра. Прикончив Филотаса, Александр немедленно послал
убийц сюда, в Экбатану, где начальствовал старый испытанный его воин
Пармений, и того убили, прежде чем он услышал о казни сына. Обвинения в
заговоре против Александра, мне кажется, придуманы услужливыми
советниками, дабы оправдать убийства. За этими проявлениями
несправедливости последовали другие. Вряд ли ты слышала об избиении
бранхид? Когда наше войско с большим трудом и опасностями переправилось
через многоводный и быстрый Оксос, называемый еще Рекой Моря, навстречу
появилась огромная толпа оборванных, диких и грязных людей. Они
размахивали зелеными ветвями-бранхиями (отсюда их прозвище), плясали и
вопили от радости на искаженном до неузнаваемости койне. Так выглядели
потомки, внуки и правнуки эллинских пленников, вывезенных Ксерксом в самую
глубь Персии для работ на восточных се границах. Александр, отъехав в
сторону, хмурясь, рассматривал одичалых оборванцев и, внезапно
рассвирепев, приказал перебить всех до единого. Жалкая толпа не успела
разбежаться.
В начале похода через богатые зверями леса и степи на окраине Моря
Птиц Александр охотился на львов, тигров и медведей, поощряя своих друзей
к единоборству с могучими зверями на коротких копьях. Один Птолемей не
принимал участия в диких забавах, спокойно снося насмешки самого
Александра. Однако, когда Кратер был жестоко искусан медведем, Александр
прекратил охоту..."
Таис устала писать. Позвав Ройкоса, она велела приготовить лошадей:
Боанергоса для себя и Салмаах для Эрис. Черная жрица не мыслила прогулки
своей госпожи иначе, как под своей охраной.
- Все равно нам придется когда-нибудь разлучиться, - выговаривала ей
Таис, - не можем же мы умереть вместе в одно и то же мгновение.
- Можем! - спокойно отвечала Эрис. - Я пойду за тобой, - она
многозначительно притронулась к узлу волос на затылке.
- А если ты умрешь первая? - спросила афинянка.
- Я подожду тебя на берегу Реки Смерти. Рука об руку мы пойдем в
царство Аида. Я уже просила Великую Мать оставить меня дожидаться на полях
асфоделей.
Таис внимательно рассматривала эту странную не то рабыню, не то
богиню, сошедшую к смертным для ее охраны. Чистое и твердое ее лицо вовсе
не выражало кровожадность, смертельную угрозу для врагов, как некогда
казалось Таис. Вера во что-то такое, чего не знала вольнодумная афинянка,
победа над страхом и болью как некогда у девственных жриц Артемис в Эфесе,
породивших легенды об амазонках. Но те впадали в священное неистовство
менад, сражаясь с яростью диких кошек. А для Эрис характерно выражение,
которое скульпторы Афин должны были придать статуе подруги тираноубийц,
героини Леэны, а не изображать символическую львицу с отрезанным языком.
Суровое поведение Эрис, очевидно, лишь отражение ее сосредоточенности и
серьезности, в прямом взгляде ее кристально-чистых синих глаз, слегка
сведенных вместе бровей, в ясном, чуть-чуть металлическом звуке ее голоса.
И только темнота се кожи, волос и губ напоминали о том, что это - дочь
Ночи, владеющая темным знанием Геи-Кибелы.
Эллины особенно почитали тех своих атлетов-победителей на олимпийских
играх, которые одолевали соперников качеством, отсутствующим у простых
смертных, - спокойствием, даром и свойством богов.
Поэт говорил, что "все свои годы они хранили медовое спокойствие,
самое первое из их высоких дел. Ничего нет выше этого благородства,
украшающего каждый прожитый день..."
Спокойствие олимпийского победителя отличало и Эрис, придавая
особенный оттенок каждому ее жесту и слову. И сейчас Таис с удовольствием
смотрела на ее прямую посадку на пляшущей, по обыкновению, капризной
Салмаах. Бережно, как хрупкую милетскую вазу, передала рабыня-сирийка
брыкающегося и повизгивающего от восторга Леонтиска. Обе женщины поехали
по замощенным улицам, выбирая короткие и крутые спуски и не обращая
внимания на восторженные взгляды прохожих. Таис и Эрис давно привыкли к
ним. Действительно, эта пара, как в свое время Таис с Эгесихорой, не могла
не привлекать внимания. А у юношей попросту захватывало дух, и они долго
провожали глазами прекрасных всадниц.
После буйной скачки по полю ристалищ, пустынному и заброшенному после
того, как прекратились персидские гонки колесниц, еще не возобновленные
македонцами, Таис вернулась умиротворенная. Смыв пыль и уложив усталого
сына, она вернулась к письму в другом настроении.
"Александр, - писала она, - все более отдаляется от своих воинов и
даже военных советников, философов, географов и механиков.
Великий македонец совершил подвиг, превосходящий деяния мифических
героев - Геракла, Тесея и Диониса. Эллада всегда была обращена более к
востоку, чем к темному и дикому западу. Она как бы тянулась к древним
искусствам и великому знанию, накопленному в исчезнувших царствах, через
зацепившуюся за край Азии Ионию, через легендарный Крит. Александр широко
распахнул ворота Востока. Туда, на свободные или опустошенные войной
земли, хлынул поток предприимчивых эллинов: ремесленников, торговцев,
художников, учителей. Македонцы со своими награбленными в войне деньгами и
рабами получали обширные имения и селились в местах, куда более
плодородных и теплых, чем их гористая родина. Новые города требовали
съестного, дерева и камня для построек. Воины жили в достатке и быстро
обогащались. Так велики оказались завоевания страны, что в Элладе стали
чувствовать недостаток людей, подобно тому как это ранее случилось в
Спарте, отдавшей своих мужчин в качестве наемников и окончательно сникшей
в последнем усилии борьбы против Александра. Вся Эллада постепенно
обезлюдеет, устремляясь в Азию, рассеиваясь среди масс ее населения и по
необъятным просторам степей и гор. Если так пойдет, то в какую Элладу мы
вернемся?.."
Таис задумалась, пощекотала подбородок тростинкой.
"...Александр и все македонцы ожесточились в тяжелой войне, -
продолжала афинянка письмо, - взаимные отношения подчиненных и властителя
сделались натянутыми, как никогда прежде. Униженная покорность новых
соратников сделала полководца еще чувствительнее. Забылась прежняя мечта о
гомонойе - равенстве людей в разуме. Божественность великого македонца
стала доказываться способами, более приличествующими вождю дикого племени,
нежели владыке мира. Александр с помощью персидских советников вздумал
ввести обычай простираться перед ним на земле, но натолкнулся на резкое
сопротивление старых сотоварищей. Когда ветераны - полководцы и воины
личного окружения Александра - гетайры увидели своего вождя, восседающего
на троне из золота, в длинном персидском одеянии, с высокой тиарой на
голове, они сначала рассмеялись, спрашивая Александра, какой маскарад или
игру он затеял. Каллистен, афинский философ, присланный Аристотелем,
полный энтузиазма, вначале поверил в божественность Александра и начал
писать "Анабазис" - историю, прославляющую его походы. Теперь он первый
заявил, что обожествление никогда не имело места при жизни любого героя,
даже сына бога. Геракл с его величайшими подвигами, Дионис, совершивший
первый поход в Индию, были возведены в божественное достоинство лишь после
смерти. В своей земной жизни Дионис был фиванцем, а Геракл - аргивянином.
Поклонение живому человеку, хотя бы и сыну бога, противоречит духу
эллинизма и является не более как варварством.
"Александр не бог, - публично заявил философ, - не сын Зевса от
земной женщины. Он самый храбрый среди храбрых, самый умнейший из всех
талантливых полководцев. Только деяния его, божественные по значению,
могут создать ему славу героя и возвеличить до полубога".
Александр затаил злобу на Каллистена. Философа поддерживали
македонские ветераны, но он не имел влиятельных друзей. В конце концов
вместе с юношами из ближайших прислужников царя его осудили за намерение
убить Александра и еще за какие-то преступления. Юношей побили камнями
собственноручно военачальники Александра, а Каллистена заковали в цепи,
посадили в клетку и, по последним слухам, повесили в Бактриане. Однако
простирание перед собой Александр отменил. Еще до того, отступив от Реки
Песков в Мараканду, Александр много пил, стремясь облегчить страдания -
головные боли после ранения камнем. В припадке ярости он убил Черного
Клейта, верного, туповатого гиганта, дважды спасавшего его жизнь, брата
Ланисы, няни Александра в Пелле. После тяжких приступов меланхолии и
раскаяния Александр отправился штурмовать заоблачную крепость Бактрианы.
Там он женился на дочери бактрианского вельможи Роксане, схваченной как
военная добыча.
Птолемей писал, что брак не смягчил порывов жестокости, повторявшихся
все чаще. Даже им, ближайшим друзьям, надлежало соблюдать большую
осторожность в отношениях с царем.
Еще в начале странствования по восточным степям Александр заменил
свой шлем с львиной головой на другой, украшенный крыльями большой птицы.
Местные жрецы уверяли, будто в царя вселился Симург - дух высоких холмов,
спускающийся на землю в образе грифа, чтобы помочь людям в их бедах.
Не знаю, чем помогал Александр жителям восточных степей..."
Таис оборвала начатую фразу, тихо засмеялась и дописала: "видишь, я
попала под влияние Птолемея. Мудрый воин любит предсказывать беды и
перечислять прошлые несчастья, хотя это нисколько не мешает его храбрости
и веселому нраву. Слишком веселому в том, что касается женщин! Тут он
поистине равен Александру в неутомимости исканий. Впрочем, ты это знаешь.
Давно, еще в Египте, ты предсказала ему, что женщин у него будет много, а
богиня одна. Теперь эта "богиня" - его жена и что же дальше?
Довольно, я устала писать, а ты утомишься читать. Приезжай сюда в
Экбатану, и мы с тобой наговоримся вдоволь, покатаемся на лошадях,
потанцуем. Здесь собралось много поэтов, философов, художников, музыкантов
и артистов. Здесь и Лисипп со своей мастерской, и эвбеец Стемлос, славный
статуями коней, знаменитая певица Аминомена... много прекрасных людей.
Сюда же в ожидании Александра прибывают путешественники из очень далеких
стран Индии, Иберии. Приезжай, тебе будет веселее, чем одной в Вавилоне!
Не будем слишком страдать за наших мужей. Помимо боевых и походных тягот,
у них есть своя доля счастья. Птолемей писал о необъятных равнинах,
поросших ароматным сильфием, о захватывающем дух зрелище исполинских
снежных гор, ряд за рядом, вершина за вершиной заграждающих путь на юг и
восток. О горных озерах волшебной голубизны, таких же глубоких, как небо.
О невообразимом просторе степей, где плоские холмы, увенчанные странными
изваяниями плосколицых и широкобедрых женщин, вздымаются бесконечной
чередой, как волны моря между Критом и Египтом. И наверное, выше всего для
них чувство каждодневных перемен, ожидание неслыханных чудес по мере
приближения к пределам суши...
Птолемей писал, что чем ближе они продвигаются к Индии, тем больше
становится деревьев, одинаковых с нашими в Элладе. Ели и сосны в горах за
Парапамизом совсем такие же, как в горах Македонии, иногда кажется,
приходишь снова на родину. Этому нет объяснения..."
Таис закончила письмо, запечатала и, чтобы оно ушло поскорее, велела
отнести в дом начальника города и казначея Гарпала, заменившего убитого
Пармения. Четыре тысячи пятьсот стадий - немалое расстояние отделяло
Экбатану от Вавилона, но ангарейоном - государственной почтой письмо шло
всего шесть дней.
Утомившись писанием (Птолемей поставил Таис условие не пользоваться
искусными писцами, раскрывателями всех секретов), она опустилась к
бассейну у лестницы, куда Птолемей провел воду горного источника, холодную
даже в жаркую пору. С веселым воплем она кинулась в раковиноподобное
углубление, через которое, журча, переливалась чуть зеленоватая вода. На
Крик прибежала Эрис, никогда не упускавшая случая поплескать и потом
растереть меднокожую госпожу толстым и жестким покрывалом.
Едва Эрис успела набросить покрывало на Таис, как появился посланный
Лисиппа. Великий ваятель звал Таис почему-то вместе с Эрис посетить его
дом завтра в утренние часы.
Таис протянула письмо черной жрице со словами:
- Приглашают и тебя! Кто-то хочет делать с тебя статую. Давно пора, я
удивлялась ваятелям, хоть раз увидевшим тебя... хотя сам Лисипп и его
ученики любят изображать мужей, военные сцены, лошадей и мало интересуются
красотою жен!
Эрис отвела руку афинянки с письмом.
- Ты забыла, я не умею читать на твоем языке, госпожа. И разве
почтенный Лисипп тоже забыл, что я обязана идти с тобой?
- Ты всегда сопровождаешь меня, верно. Если Лисипп упоминает тебя в
приглашении, значит, до тебя есть какое-то дело. Какое? У скульптора
прежде всего - ваяние. Превыше всего в жизни мы, эллины, считаем
совершенство человека, гармонию его развития, физического и духовного,
каллокагатию, как мы говорим. А в искусстве - изображение человека. Оттого
неисчислимо количество статуй и картин в наших городах и храмах, каждый
год прибавляются новые. Ты хотела бы, чтобы с тебя сделали статую богини
или нимфы?
- Нет. Вернее - мне безразлично. Но если ты прикажешь...
- Конечно, прикажу. Имей это в уме, если будет предложено... и не три
меня с такой силой! Я ведь не статуя.
- Ты лучше всех изваяний в мире, госпожа.
- Много ли ты видела их? И где?
- Много. Мне пришлось путешествовать девочкой в свите главной жрицы.
- Я ничего не знаю об этом!
Черная жрица позволила улыбке на мгновение осветить свое лицо.
Александр велел построить для Лисиппа огромную мастерскую при дворце
персидского вельможи, подаренном скульптору для жилья. В комнатах за
толстыми стенами из красного камня всегда царствовала прохлада, а зимой
приходилось топить. В полукруглых нишах горели сухие кедровые поленья с
добавлением ароматических веток тимьяна, лаванды, розмарина или ладанника.
Лисипп принял гостей на веранде под высокой крышей, подпертой
пальмовыми столбами и обнесенной барьером из розового гранита. Веранда
служила и мастерской и аудиторией для учеников, съехавшихся из Эллады,
Ионии, Кипра и даже Египта, чьи мастера стали перенимать приемы своих
прежних учеников - эллинов, около семи веков назад начавших учиться у
египтян.
Обычно присутствовали несколько философов, богатые ценители
искусства, поэты, черпавшие вдохновение в мудрых беседах, путешественники
из дальних стран, до которых дошла весть об открытом доме знаменитого
художника.
Лисипп, давний друг афинянки, орфик высокого посвящения, обнял Таис
за плечи. Оглядевшись, он поманил замершую у входа Эрис и молча указал на
широкую скамью, где сидели двое его учеников. Эрис блеснула глазами в их
сторону и уселась на краешке, подальше от веселых молодых, людей. Те
посылали ей восхищенные и многозначительные взгляды, дополненные жестами.
Тщетные попытки! С таким же успехом они могли привлечь внимание любой из
статуй, в изобилии украшавших мастерскую, дом и сад Лисиппа!
- Пойдем, афинянка, я покажу тебе старого друга и твоего
соотечественника скульптора Клеофрада. Он презирает войну, не делает
статуй царей и полководцев, только лишь жен, а потому не столь знаменит,
как того заслуживает. К тому же он знает тебя...
Таис собралась возразить, но слова застряли у нес в горле. Эти
жесткие голубые (глаукопидные, как у самой Афины) глаза, шрамы на лице,
под густой седой бородой и на руке воскресили в памяти мимолетную встречу
у Тесейона на пути к холму Нимф!
- Я пообещал увидеть тебя через несколько лет, - сказал Клеофрад
своим низким голосом, - что ж, прошли две олимпиады, и я вижу не девчонку,
а женщину в расцвете сил и красоты. Тебе, должно быть, сейчас лет двадцать
шесть, - ваятель бесцеремонно оглядел Таис, - ты рожала?
- Да, - почему-то послушно ответила Таис, - один раз.
- Маловато - надо бы два. У женщины такой, как у тебя, силы и
здоровья это только улучшит тело.
- Гнезиотес апамфойн, - сказал Лисипп на аттическом наречии, указывая
на Таис, и она вдруг покраснела от прямого взгляда одного и прямых слов
второго художника.
- Да, ты прав! - согласился суровый Клеофрад. - Чистота происхождения
по обеим линиям - отца и матери. Ты будешь моей моделью, афинянка! Судьба
назначила тебя мне! Я ждал терпеливо твоей зрелости, - он вперил в Таис
повелительный взгляд.
Помолчав, Таис кивнула.
- Ты выбираешь опять то, что не принесет тебе богатства, - задумчиво
сказал Лисипп, - Таис слишком обольстительна для образа богини, слишком
мала и гибка для коры, не грозна для воительницы. Она - женщина, а не
канон, образ, веками установившийся в эллинском искусстве.
- Мне думается, ты прав и не прав, великий мастер. Когда ты создавал
своего Апоксиомена [Апоксиомен - очищающий себя, знаменитая статуя
атлета], образ атлета, ты смело отошел от Поликлетова канона и прежде
всего от Дорифора. И я понимаю почему. Дорифор - канон могучего спартанца,
воина, который создавался у лакедемонян за тысячелетие выбора родителей,
убиения слабых и труднейшего воспитания силы и выносливости. Огромная
грудная клетка, брюшные мышцы, в особенности косые боковые, неимоверной
толщины. Такой человек может бежать в тяжелой броне много стадий, вести
бой с массивным щитом и копьем дольше любого воина любого народа,
останется невредим под колесами тяжелой повозки. До появления сильных
луков и камнеметов спартанцы били всех врагов без исключения.
- Ты очень верно понял меня, Клеофрад, хоть ты и ваятель жен. Мой
Апоксиомен легче и подвижнее. Однако ныне снова все переменилось. Воины
пересели на коней, а пехота бьется не один на один, как прежде, а сотнями
бойцов, скованными в единую машину дисциплиной и умением сражаться
совместно. Отошли времена и Дорифора, и Апоксиомена!
- Не совсем, о Лисипп, - сказала Таис, - вспомни гипаспистов
Александра, завоевавших звание "Серебряных щитов". Им понадобились и
тяжелое вооружение, и стремительный бег, и сила удара.
- Правильно, афинянка. Но это особая часть войска, вроде боевых
слонов, а не главная масса воинов.
- Боевых слонов, какое сравнение! - засмеялась Таис, умолкла и
добавила: - Все же я знала одного спартанца. Он мог служить моделью для
Дорифора...
- Конечно, такие мужи еще есть, - согласился Лисипп, - они стали
редкостью именно потому, что более не нужны. Слишком многое надо для
создания их, слишком это долго. Войско теперь требует все больше людей и
поскорее!
- Мы говорим о мужчинах, - пророкотал Клеофрад, - разве для того мы
позвали Таис?
- Да! - спохватился Лисипп. - Таис, помоги нам. Мы начали спор о
новой статус и с нашими гостями, - ваятель показал на группу из четырех
человек с густейшими бородами и в странных головных повязках, стоявших
особняком от завсегдатаев дома, - индийскими ваятелями, и разошлись в
главных критериях женской красоты. Они отрицают выдающуюся прелесть статуи
Агесандра, и вообще модная ныне скульптура жен им кажется стоящей на
неверном пути, не так ли? - Он повернулся к индийцам, и один из них,
видимо переводчик, быстро проговорил что-то на красивом певучем языке.
Один из гостей с самой дремучей бородой энергично закивал и сказал
через переводчика:
- Наше впечатление: эллинские художники перестали любить жен и теперь
больше любят мужей.
- Странное впечатление! - пожал плечами Лисипп, а Клеофрад впервые
широко, с оттенком злорадства, улыбнулся.
- Я ничего не знаю! - сказала Таис. - Кто такой Агесандр и что за
статуя?
- Новый скульптор появился, великий мастер. Его статуя Афродиты для
храма на Мелосе, - пояснил Лисипп, - прославилась среди ваятелей, хотя,
мне кажется, она больше похожа на Геру.
- Моделью служила явно не эллинка, а скорее сирийка. У этих женщин
прекрасные груди и плечи, но отсутствует талия, зад плоский и вислый. Ноги
всегда негармонично тонкие, - перебил Клеофрад.
- Все это Агесандр умело задрапировал, - сказал Диосфос, еще один
ваятель, знакомый Таис.
- Но не сумел скрыть неуклюжей средней части тела, - возразил Лисипп,
- и плохо развитой нижней части живота.
- Не понимаю восторгов, - спокойно сказал Клеофрад, - я не обсуждаю
мастерства Агесандра, и нет у меня зависти к его великому умению, а только
неприятие выбора модели. Разве у его богини эллинское лицо? Он придал ей
канонический профиль, но кости головы покажутся хрупкими и узкими, как и
следует для сириянки или иной женщины из народов восточного берега. Разве
никто не заметил, как сближены ее глаза и узки челюсти?
- Что же в этом плохого? - усмехнулся Стемлос.
- Плохо даже для твоих лошадей, - парировал Клеофрад, - вспомни
широкий лоб Букефала. А для нас, эллинов, древних критян и египтян самый
излюбленный образ - это Европа, переводи, как хочешь это древнее имя:
эвриопис - широкоглазая или эвропис - широколицая, а вернее, и то и
другое. До сих пор кости Европы носят на празднике Эллотии на Крите в
огромном миртовом венке. Следовало бы и нам, художникам, больше смотреть
на своих жен и их прародительниц, а не щеголять поисками чужеземных
моделей, которые, может быть, и хороши, но наши прекрасней.
- Здоровья тебе, Клеофрад! - воскликнул Лисипп. - Одно из многих
прозвищ моей приятельницы Таис как раз широкоглазая. Разве ты не заметил,
как похожа она лицом на Афину Партенос Фидия? Знаешь, та парадигма -
модель для нескольких копий, в короне и с глазами из хризолита?
К удивлению присутствующих, индийцы стали кланяться, складывая руки и
восклицая что-то одобрительное.
- Тебе-то хорошо, Эвриопис, - улыбнулся Лисипп Таис, посмотрел на
Эрис и добавил: - Мы звали тебя послужить моделью для спора. Придется тебе
и Эрис постоять обнаженными. Мы хотим увидеть в тебе сочетание древней
критской и нашей эллинской крови. А в Эрис тоже слились древняя нубийская
и другая, либийская, что ли. - Он показал на тяжелый широкий табурет для
модели. Таис послушно сбросила одеяние на руки не терявшей спокойствия
Эрис. Общий вздох восхищения пронесся по мастерской. Здесь все
преклонялись перед женской красотой, ценя ее как величайшую драгоценность
природы.
- Морфе телитерес гоэтис! О чарующие, обворожительные женские формы!
- воскликнул один из молодых поэтов, хиосец. Клеофрад замер, приложив
ладонь щитком к левому виску, и не сводил глаз с меднозагорелой фигуры,
стоявшей непринужденно, как будто наедине с зеркалом, а не на подставке
перед собравшимися. Спокойная уверенность в собственном совершенстве и в
том, что она не может вызвать среди художников ничего, кроме благоговения,
окружили молодую женщину ощутимым покровительством бессмертных.
- Нашел ли то, что искал? - спросил Лисипп.
- Да! - почти крикнул Клеофрад.
Индийцы вздрогнули, с удивлением взирая на загоревшегося вдохновением
эллина.
- Вот древнейший облик жены, - с торжеством сказал Лисипп, - крепкая,
невысокая, широкобедрая, круглолицая, широкоглазая - разве она не
прекрасна? Кто из вас может возразить? - обратился он к ученикам.
Лептинес, ваятель из Эфеса, сказал, что именно этот облик два века
назад воссоздавали художники Ионии, хотя бы Экзекиас или Псиакс.
- Они будто копировали ее лицо и тело, - ваятель показал на Таис.
- Я не могу пояснить тебе причину, - сказал Лисипп, - всего два
канона скульптур модны с прошлого века. Один - в подражание
непревзойденным Корам Акрополя - воспроизводит высокую жену с могучей
грудной клеткой, с широко расставленными грудями, широкими плечами и
брюшными мышцами, подобную атлетам - мужам. Они малоподвижные и не
нуждаются в сильном развитии задних мышц, поэтому более плоски позади.
Другой канон, введенный Поликлетом, Кресилаем, может быть, даже Фрадионом,
- это широкоплечая, узкобедрая, малогрудая жена, без талии, более похожая
на мальчика, также с неразвитыми позади мышцами. Таковы бегуньи, амазонки,
атлетки этих художников. Ты, эфесец, знаешь статуи, что создали для
святилища Артемис в твоем городе названные мною ваятели сто или больше
лет?
- Они испортили облик Артемис и амазонок! - воскликнул Лептинес. -
Влюбленные в юношей-эфебов, они старались в жене найти тот же образ
мальчика. А зачем истинному мужу мальчик вместо жены? Простая и суровая
жизнь моих предков, бежавших от дорийских завоевателей на берега Малой
Азии, создала крепких, сильных, гибких жен небольшого роста. От них и
карийских и фригийских жен, что ушли дальше к северу и добрались до Понта
на реке Термодонт, возник город амазонок. Они служили Артемис с девизом
"Никакого подчинения никакому мужу".
- Как интересно ты говоришь, ваятель, - воскликнула Таис, - так я -
жена для нелегкой жизни?
- Из чистого древнего рода, тех, кто жил трудно, - отвечал Лептинес.
- Эфесец, ты увлек нас в сторону, - вмешался Лисипп, - хотя и
говоришь интересно. Эрис, становись сюда! - Он показал на второй табурет
рядом с Таис.
Черная жрица вопросительно посмотрела на хозяйку.
- Становись, Эрис, и не смущайся. Это не обычные люди, это художники.
И мы здесь не просто жены, а воплощение богинь, нимф, муз - всего, что
возвышает мужа-поэта, устремляя его мечты в просторы мира, моря и неба. Не
сопротивляйся, если они будут ощупывать тебя. Им надо знать, какие мышцы
скрыты под кожей, чтобы изобразить тело правильно.
- Я понимаю, госпожа. Почему здесь только мужи, а нет жен ваятельниц?
- Ты задала глубокий вопрос. Я спрошу Лисиппа. Самой мне думается,
что между нами нет такой любви и стремления к облику жены, как у мужей. А
до понимания красоты вне личных отношений мы еще не доросли... может быть,
из последовательниц Сапфо лесбосской есть и ваятели жены?
Эрис стала рядом, темная, как египетская бронза, без того уверенного
кокетливого превосходства, какое переполняло Таис, но с еще большим
спокойствием равнодушной к земным хлопотам богини, лишь юная живость
которой избавляет от впечатления суровой, даже печальной судьбы.
- Бомбакс! - издал возглас изумления Лептинес. - Они похожи!
- Я так и полагал, - сказал Лисипп, - одинаковое назначение их тел и
равная степень гармонии ведут к неизбежному сходству. Но разберем эти
черты по отдельности, чтобы понять Агесандра и его предшественников,
повернувших моду эллинской скульптуры к чуждым образам и моделям. Ты,
Клеофрад, и ты, Лептинес, хотя и молодой, но, видимо, смыслящий в истинном
языке форм тела, будете поправлять или дополнять меня, не слишком большого
знатока женской красоты.
Не следует повторять распространенной ошибки художников Эллады, от
которой были свободны ваятели и живописцы Египта и Крита. Особенно это
важно, когда вы стараетесь создать собирательный образ назначенный донести
красоту до всего народа, а не только сделанный для одного заказчика и
рождающийся служить лишь двум: ему и самому художнику. Часто боги, одаряя
художника даром видения и повторения, вкладывают ему нежную,
чувствительную душу, отнимая за это часть мужества....
Лисипп заметил, как вспыхнули щеки и сошлись брови у его слушателей.
- Я не хочу обвинить художников в малой мужественности в сравнении со
средним обычным человеком. Я говорю о геракловом мужестве в гневной душе,
наполняющем героев и людей выдающихся. По сравнению с ними вы нежны...
- И что же в этом плохого? - не стерпел Лептинес, перебив учителя.
- Ничего. Но спрос с большого художника, как с героя, не меньше, если
он задался созданием великого произведения искусства! А малое мужество
ведет нас к ошибке в выборе модели и образа жены, мы говорим о женах, и
здесь это важнее всего. Как часто художник выбирает модель и создает
изваяние девы или богини с крупными чертами лица, мужеподобную,
широкоплечую и высокую. Герой никогда не выберет такую, не выберет ее и
сильный, мужественный человек, водитель людей. Герою нужна жена, полная
женственной силы, способная быть ему подругой и могучее потомство
вырастить. Такие избранницы были ведомы художникам ранних времен, ибо сами
они были одновременно и воинами, и земледельцами, и охотниками...
Смотрите и слушайте! Рост обеих, как и полагается Харитам, невысок и
почти одинаков. У Таис он, - Лисипп прищурил безошибочный глаз, - три
локтя три палесты, у Эрис на полпалесты выше. Это меньше современного
нашего канона персидских и финикийских жен в жизни.
Вторая важная особенность - сочетание узкой талии с крутизне бедер,
образующих непрерывные без малейших западинок линии амфоры, издревле
воспетые нашими поэтами и когда-то столь ценившиеся ваятелями. Теперь, с
Поликлета до новомодного Агесандра, - у жен брюшные мышцы такие же, как у
мужей, а бедра - про них забыли. Глубокая ошибка! Вот смотрите, - он
подошел к Таис, проводя ладонями по ее бедрам, - широкий таз
жены-родительницы требует уравновешивания. Чем? Конечно, развитием тех
мышц, которые слабы у мужей и менее им нужны. Вместо толстого слоя верхних
мышц живота хорошо сложенная жена имеет глубоколежащие мышцы, вот эти, -
Лисипп надавил на бок Таис так, что у нее вырвался полувздох, полустон.
И Лисипп перешел к Эрис, кладя свои шершавые, высветленные работой в
мокрой глине руки на ее темную кожу.
- Вот видите, и у нее тоже очень сильна мышца, скрытая под косой
брюшной. Она широким листом распространяется отсюда, от нижних ребер до
костей таза и до лобка. К средней линии от нее лежит еще одна в форме
пирамиды. Смотрите, как резко она выделяется под гладкой кожей.
Эти мышцы поддерживают нижнюю часть живота и вдавливают ее между
выпуклыми передними сторонами бедер, у паха. Это также результат их
усиленного развития. Запоминайте лучше, ибо тут очень наглядны отношения,
обратные статуе Агесандра, у которой живот внизу слишком сильно выступает.
Насколько я понимаю, восхитительную выпуклость бедер спереди дают
упражнения мышц, поднимающих ноги вперед. Но этого мало. У нее, - ваятель
перешел к Таис, - чрезвычайно сильны те глубокие мышцы, что притягивают
ногу к тазу. И у крито-эллинки, и у нубийкн нет ни малейшей западинки
против сочленения ноги с тазом. Это тоже не случай. Многие обладают этим
даром Харит от рождения. У Таис очертания бедер еще круче от упражнения
идущих сзади и вверх мышц: вот этой, посредине между двух больших, и
других, которых не прощупать, но они приподнимают слой верхних. Все они
соединяют таз и бедро, поворачивают ногу, отводят ее назад и в сторону,
выпрямляют туловище. Я бы назвал их танцевальными, а те, что сводят ноги,
- наездническими! Запомните, жены должны развивать свои глубокие мышцы, а
мужи - наружные. Имейте это перед собой, когда создаете образ прекрасный,
здоровый и гармоничный, сильный без грубости, какими и надлежит быть
дочерям Эллады. И не только Эллады - всей Ойкумены! Гибкость без утраты
силы Эроса и материнства! Вот идеал и канон, далекий от милосской статуи
Агесандра и в равной степени от бегуний и амазонок Поликлета. Жена не есть
нежный юноша, она противоположна и более сильна. У жен всех народов
распространены танцы с извивами талии, виляниями и покачиванием бедрами.
Это естественные для них движения, упражняющие глубокие мышцы, создающие
гибкую талию и полирующие внутренние органы ее чрева, где зачинается и
создается дитя. Там, где нет этих танцев, ибо, как я слышал, некоторые
народы их запрещают, там деторождение мучительно и потомство слабее.
Великий ваятель закончил речь и отступил довольный, а бурный восторг
учеников, слушавших затаив дыхание, выразил общее согласие.
Клеофрад перешел со своего места и встал между Таис и Эрис.
- Никто не мог сказать более ясно и мудро, чем ты. Я добавлю только
одно, может быть потому, что агесандровская Афродита запомнилась как
пример, мне антагонистичный. Взгляните, перед вами две прекрасные жены
очень разных народов. Великий Лисипп сразу показал нам, насколько они
похожи, созданы богами по одному канону. Но он забыл об очень важной черте
красоты - у обеих груди расположены высоко, широкочашные и более округлы,
чем у модели Агесандра. У его Афродиты, несмотря на зрелость тела, груди
приострены, как в юности, и в то же время их метрические средоточия по
меньшей мере на целый дактиль опущены ниже, чем у Таис и Эрис. Это не
ошибка мастера, а лишь слепое следование модели - у сириек нередки такие
пропорции.
- Ты прав, Клеофрад, я хуже тебя запомнил творение Агесандра, и я
согласен с тобою, - ответил Лисипп.
И великий скульптор Эллады, и оставшийся безвестным мастер немногих
изваяний женщин, если бы смогли прозревать будущее, огорчились бы куда
сильнее, узнав, что тысячелетия спустя неправильная трактовка Агесандром
женского тела будет принята художниками грядущего за истинный канон
эллинской красоты...
- Ты тоже хочешь добавить что-то, Лептинес? - спросил Лисипп.
Эфесский ваятель простер руку, призывая к тишине.
- Ты также ничего не сказал о задней стороне тела.
- Там нет особенностей в сравнении с Агесандром, то есть со статуей,
пробудившей спор между нами, - нахмурился Лисипп.
- Нет, великий мастер, есть! И ты сам сказал об опущенных и плоских
ягодицах сирийской модели Агесандра. Как видишь, наша модель сфайропигеон
(круглозадая), - он провел ладонью по воздуху, повторяя очертания Таис и
не смея коснуться ее тела.
- Да, конечно! Причина та же - развитие танцевальных мышц, выгибающих
тело назад и вперед. Их наибольшая выпуклость перемещена выше и сильнее
выступает, образуя резкую округлость. Милосская статуя плоска в верхней
части, модели Поликлета и Кресилая вообще плоскоспинные. Глядя на эти
модели, ясно видишь, что, танцуя не только балариту, но даже эвмелейю, они
не достигнут первенства. А наши гостьи способны на любой самый трудный
танец, не правда ли, Таис?
- Зачем спрашивать у "четвертой Хариты"? - воскликнул Лептинес. -
Может ли она? - он указал на Эрис.
- Покажи им, Эрис, прошу тебя, что-нибудь из танцев Великой Матери, -
сказала Таис. - Это нужно для них.
- Зачем?
- Для понимания женской силы и красоты, для создания изображении
богинь, захватывающих воображение тех, кому не пришлось в жизни встретить
тебе подобных.
- Хорошо, госпожа!
Эрис вынула из волос кинжал и благоговейно подала его Таис. Лептинес
попытался было посмотреть оружие, но Эрис так сверкнула на него глазами,
что он отдернул руку. Зато Лисиппу она позволила взять кинжал. Великий
художник замер при виде древней драгоценности. Узкий клинок из твердейшей
черной бронзы, отделанный параллельными золотыми бороздками, увенчивал
рукоятку из электрона в форме "тау" очень тонкой работы. Верхняя
горизонтальная перекладина, слегка выгнутая, с головами грифов на обоих
концах, была отлита заодно с утолщенной посередине цилиндрической ручкой,
пересеченной поперек кольцеобразными бороздками. Между бороздками с
внешней стороны ручку украшали три круглых черных агата. У клинка рукоятка
разветвлялась надвое, охватывая утолщенное основание двумя когтистыми
лапами грифов. Оружие создавали мастера, умершие немало веков тому назад.
Оно стоило больших денег, однако все черные жрицы были вооружены точно
такими кинжалами. Таис взяла нож у Лисиппа, и Эрис облегченно вздохнула.
Повернув голову к Таис, она попросила напеть утренний гимн Матери Богов.
- Начни медленно, госпожа, и ускоряй ритм через каждую полустрофу.
- "Ранней весной я иду по белым цветам асфоделей, - начала Таис, -
выше встает солнце, ускользает тень ночи..."
Эрис подняла руки над головой, сложив их особенным способом -
ладонями вверх, и медленно стала выгибаться назад, устремив глаза на свою
грудь. Когда темные кончики ее широких, как степные холмы, грудей встали
вертикально, будто указывая в зенит неба, Эрис повернула лицо направо и,
отбивая ритм правой ногой, начала поворачиваться справа налево, поднимая и
вытягивая для равновесия правую ногу. Между полузакрытыми веками ее глаз
просвечивали полоски ярких голубых белков, а рот сложился в недобрую
белозубую усмешку.
Таис ускорила ритм напева. Не меняя позы, Эрис вращалась то в одну,
то в другую сторону, неуловимо перебрасывая ступни босых ног.
Лисипп радостно показывал на нее - кто еще мог бы сделать такое?
Таис хлопнула в ладоши, останавливая Эрис, и та, распрямившись
рывком, замерла.
Фрагмент танца произвел сильнейшее впечатление на индийских
художников. Старший из них склонился вперед, простирая руки, Эрис
остановилась. Он сорвал драгоценный камень, сверкавший над его лбом в
головной повязке, и протянул Эрис, проговорив что-то на своем непонятном
языке. Эрис посмотрела на хозяйку, та - на переводчика.
- Наш прославленный мастер подносит свою единственную драгоценность в
знак предельного восхищения совершенством души, тела и танца: всех трех
главных составляющих читрини, - сказал переводчик.
- Видишь, Эрис? Придется взять дар. От такого знака уважения не
отказываются. Чужеземец разглядел в тебе совершенство души. Как сказал
индиец? Читрини? Что это такое? - громко спросила она.
- Попросим почтенного гостя разъяснить, - поддержал Лисипп.
Пожилой индиец попросил доску с нанесенным на нее слоем алебастра.
Такие употреблялись художниками для больших эскизов. Переводчик выступил
вперед, поклонился, воздел руки и сложил их передо лбом в знак готовности
служить гостю и хозяину.
- Поклонение женщине, ее красоте у нас, мне кажется, сильнее, - начал
индиец, - и сила прекрасного в нашей стране больше, чем у вас. Мы считаем,
что любовное соединение мужчины и женщины в должной обстановке увеличивает
духовность обоих и улучшает Психею - душу зачинаемого потомства. Сами
великие и величайшие боги не только покорны чарам небесных красавиц -
апсар, гетер в вашем понимании, но и пользовались ими, как могущественным
оружием. Главная гетера небес Урваши назначена соблазнять мудрецов, когда
они достигают слишком высокого совершенства в могуществе с богами. У нас
физическая любовь возвышена не только до служения красоте и тайнам
природы, как в Элладе, но и до служения богам, как это было у предков
индийского народа на Крите, в Азии и Финикии.
В сонме богов и богинь многочисленны солнечные красавицы небес -
сурасундари или апсары, помощницы Урваши. Одно из главных дел их -
вдохновлять художников на создание прекрасного для понимания и утешения
всем людям. Солнечные девушки несут нам, художникам, собственный образ, и
потому называются читрини: от слова читра - картина, изваяние, словесное
поэтическое описание. Наделяя волшебной силой искусства, способностью
творить чудо красоты, читрини подчиняют нас всеобщему закону: кто не
выполнит своей задачи, теряет силу и слепнет на невидимое, становясь
простым рукоделом...
- Как это похоже на орфическое учение о музах, - шепнул Лисипп Таис,
- недаром, по преданию, Орфей принес свои знания из Индии.
- Или Крита, - чуть слышно ответила афинянка.
- Один из главных секретов мастерства художников, - продолжал индиец,
- неисчерпаемое многообразие красок и форм мира. Душа любого человека
всегда найдет отклик на свой зов (если позовет), а тайна разожжет интерес.
Но есть главные формы, как и главные боги. Выражение их - самое трудное и
требует от мастера возвышенного подвига. Зато созданное переживет горы и
реки на лике Земли, уподобившись вечной жизни высшего мира.
Вот почему весь сонм читрини отличается общими, свойственными им всем
чертами. Женский облик этот описан поэтом за полторы тысячи лет до нас.
Индиец простер руки, заговорил нараспев на каком-то другом языке,
очевидно цитируя. Переводчик беспомощно оглянулся. Тогда другой индиец
стал переводить ему на обычный, доступный для его понимания язык.
- "Эта женщина - радостная танцовщица, смелая возлюбленная, гибкая и
сильная читрини - невысокого роста, с очень тонкой талией и круто
выгнутыми бедрами, с сильной стройной шеей, с маленькими руками и ногами.
Ее плечи прямые, уже чем бедра, ее груди очень крепкие, высокие, сближены
между собой, потому что широки в основании. Лицо ее кругло, нос прямой и
маленький, глаза большие, брови узкие, волосы чернее индийской ночи. Ее
естественный запах - меда, уши маленькие и высоко посаженные..." - индиец
перевел дух. - А теперь взгляните на них, - вдруг сказал он, простирая
руку к Таис и Эрис, - вдохновленный богами поэт, столь давно умерший,
описал и ту и другую. Разве нужно другое доказательство бессмертия красоты
читрини?
Эллины разразились шумными возгласами одобрения и восторга.
Лисипп, который несколько времени назад велел принести ларец из
другой комнаты, подошел к оратору, бережно неся статуэтку из слоновой
кости и золота в один подвес высотой.
- Дар тебе, индиец, в подтверждение сказанного тобой. - Лисипп поднял
изваяние на ладони.
Статуэтку полуобнаженной женщины время повредило немного, попортив
лицо, головной убор и правую руку. Левой женщина придерживала широкую до
пят юбку с двумя набегающими сверху волнами, глубокими клиньями,
опущенными вниз по средней линии, подобно букве "мю" с удлиненной и острой
серединой. Свободный широкий пояс отвисал косо, открывая почти весь живот,
осиную талию и верхнюю часть крутого изгиба бедер. Большие, полушариями
выдающиеся, высоко и тесно посаженные груди казались чрезмерно развитыми
для узкого торса и нешироких плеч. Лицо, поврежденное временем, сохранило
круглое очертание и упорный взгляд длинных, широко расставленных глаз.
- Читрини? - спросил, улыбаясь, Лисипп.
- Читрини! - закивал индиец. - Откуда?
- С острова Крит. Знатоки считают, ей тысяча пятьсот лет. Значит, она
- ровесница твоего поэта. Возьми.
- Мне? - индиец отступил в благоговейном ужасе.
- Тебе! Отвези в свою страну, где верования, каноны искусства и
отношение к женам так перекликаются с великим погибшим искусством Крита.
Индиец что-то сказал сотоварищам, и те заговорили громко и
возбужденно, взмахивая руками, будто афиняне на агоре.
- Сегодня для нас в твоем доме поистине празднество, о мудрый
учитель, - снова заговорил старший индиец, - мы давно слышали о твоей
славе, самого неподкупного и самого великого художника Эллады, пришедшего
в Азию вместе с Александром. И убедились в том, что куда больше славы в
глубине и щедрости твоих знаний, увидели в твоем доме сразу двух
сурасундари - читрини. Но этот твой дар совершенно особенный. Возможно,
при всей твоей мудрости ты не знаешь о предании, что на западе
существовала страна, погубленная страшными землетрясениями, подводными
извержениями вулкана...
- Знаю, знает и она, - ответил Лисипп, указывая на Таис, - и те из
моих учеников, что читали "Критий" и "Тимей" Платона. На западе лежала
богатая и могущественная морская держава со столицей - Городом Вод,
погибшая от гнева Посейдона и Геи. Египетские жрецы, от которых узнал
предание Платон, не дали точного нахождения этой страны, прозванной
Атлантидой. Последователи Платона считают Атлантиду лежавшей западнее
Геркулесовых Столбов в великом океане. Правда, "Критий" остался
неоконченным, и мы не знаем, что еще сказал бы нам сам мудрец.
- Тогда тебе известно другое. Наша легенда говорит, будто морская
держава находилась в вашем море. Ее положение, описание и время совпадают
с островом Крит. Время гибели - не страны, а ее мудрости и цвета народа -
совершилось одиннадцать веков тому назад.
- Как раз время падения Критской державы при страшном извержении и
наводнении, - сказал Лисипп, обращаясь к Таис.
- Некоторые из наиболее умелых и знающих людей Крита, уцелевших от
гибели и пленения народами, напавшими на Крит, едва рухнуло его могущество
и погиб флот, бежали на восток, на свою прародину в Ликаонию и Киликию, а
также Фригию. Найдя места для поселения занятыми, они продолжали
странствовать. Предание не говорит ничего о том, как достигли они реки
Инд, где основали свои города, найдя родственные им народы, дравидов и
научив их искусствам. Прошли они сухим путем через Парфию, Бактрию и горы
Или сумели сплыть вниз по Евфрату и попасть в устье Инда морем, пользуясь
умением выдающихся мореплавателей, в предании нет ни слова. Теперь ты
видишь, что дар твой - священен, ибо сквозь тысячу лет передает нам
изделие ваятеля из тех, что основали искусство нашей страны. Нет слов
благодарности тебе, Лисипп!
Индийцы, как один, согнулись в низком поклоне перед несколько
ошеломленным великим ваятелем. Затем старший индиец приблизился к Таис и
Эрис, ослепительно красивым в солнечно-желтой и темно-голубой эксомидах.
Взяв руку каждой поочередно, он приложил их ко лбу и сказал непонятные,
похожие не то на молитву, не то на заклинание, слова, оставшиеся без
перевода.
Затем четверо индийских гостей, накрыв статуэтку белоснежной тканью,
благоговейно понесли ее домой. Эрис стояла потупив взгляд, еще более
смуглая от жаркого румянца. Лисипп, глядя вслед гостям, только развел
руками.
- Я согласен с индийским мастером, что в жизни редко выпадают такие
интересные дни встреч и бесед, - заявил он.
- Хотелось бы встретиться с ним еще, - сказала Таис.
- Ты скоро увидишься с путешественником из еще более далекой и
странной Срединной империи, только что прибывшим в Экбатану.
- Я приглашу его к себе?
- Нет, у них это, может быть, не принято. Лучше приходи ко мне. Я
устрою так, чтобы избежать сборища и беседовать наедине. Уверен, что тебя,
да и меня, ожидает немало нового.
Таис обрадованно хлопнула в ладоши и нежно поцеловала своего друга,
заменившего ей мемфисского учителя.
Однако новости начались совсем в другом виде, чем ожидала этого Таис.
Через день после знакомства с Клеофрадом к Таис явился один из
участников собрания в доме Лисиппа, ценитель искусства - богатый молодой
лидиец, умноживший свое состояние на торговле рабами и скотом. Он приехал
в сопровождении писца и сильного раба, тащившего тяжелый кожаный мешок.
- Ты не откажешь мне в просьбе, госпожа Таис, - начал он без
промедления, обмахиваясь душистым лиловым платком.
Афинянке сразу не понравился тон полупросьбы, полуутверждения,
небрежно оброненного с красивых губ лидийца. Не понравился и он сам. Все
же по законам гостеприимства она спросила, в чем состоит просьба.
- Уступи мне свою рабыню! - настойчиво сказал лидиец, - она
прекрасней всех, кого я видел, а через мои руки прошли тысячи...
Таис облокотилась на балюстраду веранды, уже не скрывая презрительной
усмешки.
- Ты напрасно усмехаешься, госпожа. Я принес тебе, зная цену хорошей
вещи, два таланта, - он показал на могучего раба, вспотевшего под тяжестью
небольшого мешка с золотом. - Цена неслыханная для темнокожей рабыни, но я
не привык себе отказывать. Увидев ее, я воспылал необоримым желанием!
- Не говоря о том, что в этом доме ничего не продается, - спокойно
сказала Таис, - о том, что Эрис не рабыня, эта жена тебе не под силу, она
не для обычного смертного.
- А я и есть не обычный смертный, - важно сказал лидиец, - и понимаю
толк в любви. И если она не рабыня твоя, то кто же?
- Богиня! - серьезно ответила Таис. Лидиец захохотал.
- Богиня у тебя в услужении? Это слишком даже для такой знаменитой и
красивой гетеры, как ты.
Таис выпрямилась.
- Пора тебе уходить, гость! Невоздержанного на язык и не знающего
правил приличия у нас в Афинах скидывают с лестницы!
- А у нас помнят слова и добывают желаемое любыми способами. Цель
оправдывает средства! - с угрозой сказал богач, но Таис, не слушая,
взбежала на верхний балкон.
Спустя день, когда Эрис пошла в сопровождении Окиале для каких-то
покупок, лидийский знаток женщин остановил ее и соблазнял всяческими
обещаниями. Эрис, не дослушав, пошла дальше. Разъяренный торговец рабами
схватил ее за плечо и застыл перед острием кинжала.
Эрис со смехом рассказала хозяйке о неудачном поклоннике, и афинянка
смеялась вместе с ней. К несчастью, обе молодые женщины оказались
легкомысленными, не зная тяжелой и мелочной злобы азиатских торговцев
живым товаром.
Прибыл очередной караван из Бактрии. Таис прихорашивалась, собираясь
повидать начальника и узнать последние военные новости. К своей досаде,
она обнаружила, что кончилась темно-пурпурная краска из кипрских раковин
для подкрашивания кончиков грудей и пальцев ног. Эрис взялась пробежать до
рынка. Быстрее нее мог съездить лишь верховой, но не в рыночной тесноте.
Таис согласилась.
Эрис отсутствовала гораздо дольше. Обеспокоенная афинянка послала
быстроногую девчонку, падчерицу Ройкоса, узнать, не случилось ли чего.
Девочка примчалась, едва дыша, бледная, потеряв поясок, и сообщила, что
Эрис связана, окружена толпой мужчин и ее собираются убить.
Таис предчувствовала недобрую тень над Эрис, и вот несчастье пришло.
Ройкос уже вывел Боанергоса и Салмаах, вооружился щитом и копьем. Таис
вспрыгнула на Салмаах. Сломя голову понеслись они по узкой крутой улице.
Эрис всегда ходила этим путем. Таис не ошиблась. В широком полупортике -
углублении высокой стены она увидела небольшую толпу, обступившую пятерых
здоровенных рабов, схвативших Эрис. Руки ее были нещадно закручены назад,
шею под горлом оттягивала толстая веревка, а один из рабов старался
поймать ее ноги. На солнце в уличной пыли перед Эрис валялся знакомый уже
Таис лидиец с распоротым животом. В мгновение Таис сообразила, как
действовать.
- И-и-и-эх! - дико взвизгнула она над ухом Салмаах. Кобыла, точно
взбесившись, ринулась на людей, брыкаясь и кусаясь. Ошеломленные люди
выпустили из рук Эрис. В тот же миг Таис перерезала левой рукой веревку, а
Салмаах опустила передние копыта на спину согнувшегося к ногам Эрис
человека. Ройкос тоже не бездействовал. От крепкого удара щитом прямо в
лицо упал навзничь один из крутивших руки Эрис рабов, другой отскочил,
хватаясь за нож, но старый воин занес копье. Со всех сторон с криком
сбегались люди. Таис подала руку Эрис, повернула вздыбившуюся кобылу.
Черная жрица легко вспрыгнула на круп позади Таис. Лошадь вынесла женщин
из толпы. Ройкос прикрывал бы отступление, если бы это понадобилось. Рабы
не посмели преследовать Таис и Эрис, сочувствие толпы полностью было на их
стороне.
Таис велела Ройкосу сказать обступившим раненого людям, чтобы его не
трогали до прихода помощи, и привезти к нему самого знаменитого врача
Экбатаны.
Афинянка помчалась домой, осмотрела Эрис, велела искупаться в
бассейне, и принялась смазывать лекарством многочисленные царапины на ее
необычайно плотной и упругой темной коже. Эрис, чрезвычайно довольная, что
ее священный кинжал остался неприкосновенным, рассказала хозяйке о
приключении.
Лидиец с пятью силачами-рабами подкарауливал Эрис, выследив ее
дорогу. Они схватили ее так, что она не смогла вырваться, и повели в
портик. Лидиец постучал. Дверь в глубине приоткрылась. Вероятно, Эрис
затащили бы внутрь и накрепко связали. На свою беду, лидиец рано
восторжествовал, пожелав сорвать одежду черной жрицы.
- На случай насилия над нами мы носим в сандалии... - Эрис подняла
правую ногу. На подошве, впереди межпальцевого ремня, выступал продольный
валик кожи. Передвинув большой палец в сторону, Эрис стукнула носком по
полу, и выскочило скрытое в коже, подобно когтю леопарда, отточенное, как
бритва, острие. Взмах страшного когтя мог нанести огромную рану.
Выпущенные кишки лидийца служили наглядным примером.
Таис покончила с лечением Эрис, дала ей отвара мака и, невзирая на
протесты, уложила. Явился Ройкос с запиской от врача, которому уже стало
известно все происшествие.
"Я зашил живот негодяя толстой ниткой, - писал Алькандр, - если не
помешает жир, будет жить". И лидиец действительно выжил. Три недели спустя
он появился у Лисиппа с жалобой на Таис, показывая отвратительный рубец,
косо и криво рассекавший его изнеженное тело. Таис сочла необходимым
рассказать все начальнику города. Лидийца выслали с запрещением появляться
в Экбатане, Сузе и Вавилоне.
На следующий день после нападения Таис призвала к себе Эрис и
встретила рабыню стоя, необычайно серьезная и строгая.
В удобных креслах вавилонской работы восседали с видом судей Лисипп и
Клеофрад. По трепету ноздрей Таис заметила скрытое беспокойство черной
жрицы.
- Я свидетельствую перед двумя уважаемыми и всем известными
гражданами старше тридцати лет, - произнесла афинянка установленную
формулу, - что эта жена по имени Эрис не является моей рабыней, а
свободна, никому ничем не обязана и в своих действиях сама себе госпожа!
Эрис вздрогнула. Белки ее глаз казались громадными на бронзовом лице.
Клеофрад, как старший, встал, скрывая усмешку в серо-черной бороде.
- Мы должны осмотреть ее, дабы установить отсутствие каких-либо
порочащих отметин и клейм. Но в этом нет надобности, ибо не далее как пять
дней назад мы оба видели ее без одежды. Я предлагаю подписать, - он
склонился над заготовленным заранее документом и черкнул свой знак вечными
чернилами дубовых орешков. Подписавшись в свою очередь, Лисипп и Таис
подошли к окаменевшей Эрис. Лисипп мощными пальцами ваятеля разогнул и
снял серебряный браслет выше левого локтя.
- Ты прогоняешь меня, госпожа? - печально сказала Эрис, бурно дыша.
- Нет, совсем нет. Только ты не можешь больше считаться моей рабыней.
Довольно напрасного ношения маски. Рабыней считала себя Гесиона, тоже
бывшая жрица, как и ты, только другой богини. А теперь, ты знаешь,
"Рожденная змеей" - моя лучшая подруга, заменившая мне прекрасную
Эгесихору.
- Кого же заменю я?
- Тебе не нужно никого заменять, ты сама по себе.
- И я буду жить здесь с тобой?
- Сколько захочешь! Ты стала мне близким и дорогим человеком, -
афинянка крепко обняла за шею и поцеловала, почувствовав что тело черной
жрицы дрожит.
Две крупные слезинки скатились по темным ее щекам, плечи обмякли, и
вздох вырвался следом за исчезающей, как проблеск зарницы, улыбкой.
- А я подумала, что пришел мой смертный час, - просто, без всякой
позы, сказала Эрис.
- Каким образом?
- Я убила бы себя, чтобы ждать на берегу Реки!
- А я догадался о твоей ошибке, - сказал Клеофрад, - и следил, чтобы
помешать тебе.
- Не все ли равно - раньше или позже? - пожала плечами Эрис.
- Не все равно. Позже ты поняла бы все, что не сумела сообразить
сейчас, и подвергла бы Таис и нас тяжким переживаниям от глупой
неблагодарности.
Эрис с минуту смотрела на ваятеля и вдруг склонилась на колено и
поднесла к губам его руку. Клеофрад поднял ее, поцеловал в обе щеки и
усадил в кресло рядом с собой, как и полагалось свободной женщине. Таис
встала и, кивнув Эрис: "Сейчас вернусь", вышла.
- Расскажи нам о себе, Эрис, - попросил Лисипп, - ты должна быть
дочерью известных родителей, хорошего рода по обеим линиям - мужской и
женской. Такое совершенство, каллокагатия, приобретается лишь в долгой
огранке поколений. Это не то что талант.
- Не могу, великий ваятель! Я не знаю ничего и лишь смутно помню
какую-то другую страну. Меня взяли в храм Матери Богов совсем маленькой.
- Жаль, мне было бы интересно узнать. Наверняка подтвердилось бы то,
что мы знаем о наших знаменитых красавицах: Аспазии, Лаис, Фрине, Таис и
Эгесихоре...
Таис вернулась, неся на руке белую, отороченную голубым эксомиду.
- Надень! Не стесняйся, не забывай, это - художники.
- В первое же посещение я почувствовали, что они другие, - ответила
Эрис, все же укрываясь за хозяйку.
Таис причесала Эрис и надела ее великолепную золотую стефане. Вместо
простых сандалий, хотя бы и с боевыми когтями, афинянка велела надеть
нарядные, из посеребренной кожи, главный ремешок которых привязывался
двумя бантами и серебряными пряжками к трем полоскам кожи, охватывающим
пятку, и широкому браслету с колокольчиками на щиколотке. Эффект получился
разительным. Художники стали хлопать себя по бедрам.
- Так ведь она - эфиопская царевна! - воскликнул Лисипп.
- Я отвечу тебе, как и тому одержимому злобой лидийцу. Она не царевна
- она богиня! - сказала Таис.
Великий ваятель испытующе посмотрел на афинянку - шутит или говорит
серьезно, не понял и на всякий случай сказал:
- Согласится ли богиня служить моделью для моего любимого ученика?
- Это непременная обязанность богинь и муз, - ответила вместо Эрис
Таис.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
|